В средневековых замках всегда холодно. В этом, затерянном посреди гор и лесов, холодно было невероятно. Темные каменные стены, слабое мерцание свечей - и снег на фоне серого неба за окном. В единственную комнату наверху одной из многочисленных башен вела длинная винтовая лестница. Тяжелая дверь была единственным входом и единственным же путем к отступлению. Кроме двух человек постоянными обитателями этой комнаты были: дорогой ковер из восточных стран, ветхий гобелен и старый рояль, на котором никто не играл. Конечно, была еще и широкая, но короткая кровать с высокой узорчатой спинкой и пологом, комод и старинное зеркало в тяжелой золоченой раме. Но эта мебель была просто красивой, а совсем не живой. В ветхом гобелене, например, была душа. Истертый до дыр узор заставлял раз за разом представлять, сколько же узников повидал этот кусок материала, сколько человек, задумавшись, водили рукой по изумрудно-бордовым переплетениям, мечтая о чем-то, как эта девушка в платье с открытой спиной. Тонким пальцем она рисовала узор в воздухе над гобеленом, не решаясь дотронуться. Она оглянулась. Мужчина в расстегнутой рубашке лежал поперек кровати, раскинув руки и запрокинув голову. Кто виноват в том, что они оказались? Пожалуй, он был тем единственным, что скрашивало ее существование здесь. Да что там - он и был единственным смыслом и, пожалуй, причиной ее заточения.

Из-за горящих свеч создавалось ощущение, будто это в ее глазах пляшут дьявольские огоньки. Ему нравилось смотреть на нее. Он смотрит так пристально, что она, наконец, не выдерживает и подходит. Прикрыв глаза от удовольствия, он чувствует, как ее прохладные руки скользят по его шее и плечам. Зима. Чертова зима. Ей холодно, и он знает, что должен ее согреть, иначе она заболеет и не проснется на следующее утро. Переворачивается, хватает ее тонкие запястья и тянет к себе на кровать. Спина. Шикарная спина. Он касается ее своими горячими губами и думает о том, как нелепо: открытая спина в такой холод. К черту - ему все равно дико нравится. Обнимает, она не сопротивляется. Ему хочется кричать от досады. Если бы она только захотела - была бы свободна, как ветер. Ей достаточно просто перестать хотеть быть рядом с ним - и она сможет уйти. Но он этого не хотел, нет. Она была смыслом его жизни. И единственной причиной, почему он был жив до сих пор.

Она ловит его руки и отбрасывает. На секунду в его глазах мелькает недоумение, но оно сменяется удовольствием, когда она скидывает платье. Рядом с ним - тепло. Его кожа горячая, словно тысячи свечей. Когда она с ним, ей кажется, будто она уже в аду. Но этот ад - крошечный, размером с эту чертову комнату, и сладкий настолько, что не хочется бежать и прятаться - только проваливаться в эту бесконечную манящую пустоту. От прикосновений остаются синяки, царапины - от ногтей. Он хватает ее на руки и прижимает к стене, а она, кажется, совсем не чувствует леденящего каменного холода. Ветхий рояль просыпается, потемневшие от времени клавиши оживают в беспокойном неуловимом ритме. Крышка на ее глазах приобретает очертания человеческих ребер и ей на миг кажется, что она видит живое, бьющееся сердце. Из ее легких вылетает смех с приторным, демоническим оттенком: она ведь верила, что рояль - живой.

На руках - кровь. Он слишком сильно впивается ногтями ей в кожу. Она смеется, и он улыбается. Наконец-то он чувствует ее своей. Губы оставляют на шее темные пятна. Он слышит рояль и, не глядя, представляет себе бьющееся в гигантских ребрах сердце. В комнате становится светлее: он чувствует языки пламени, касающиеся пальцев его ног. Жар от всего: от стен, от растекающейся по ним лавы, от нее... Он держит ее в руках, чувствует вкус ее крови на своих губах. Мгновение - и пламя охватывает их целиком. Он уже не может различить черты ее лица, только чувствует ее присутствие рядом. Последняя вспышка - и тела превращаются в пепел, обнажая души.
Ближе. Еще ближе.