«О снах и реальности» – цикл мини-рассказов

Что такое сны? Тонкая грань между реальностями, сотканная из наших мыслей, желаний и воспоминаний. Здесь было долгое и нудное предисловие, которое отправилось в топку, вслед за ночными кошмарами. Если бы я писала все это сейчас, то вышло бы гораздо циничнее, но я сдержалась и решила не выкидывать слов из песни. Поэтому предлагаю вам просто прочесть эти кусочки одной картины, впервые собранные вместе и примерить эти сны на себя, ведь только тогда они оживут. Приятного чтения.

«Why do we fall?» или сон номер один

Я вытаскиваю сэндвич из салфетки и аккуратно делю его пополам. Салат с огурцами оказывается на одной части булки, сыр с помидорами – на другой.
— Раздельное питание? — смеется подруга.
— Если бы у меня был рот побольше…
— Если бы у тебя был рот побольше, то… — продолжение фразы, глухое, прозвучавшее словно сквозь подушку, повисает в воздухе.
— Не смешно! — я закатываю глаза и, вопреки своим же словам, усмехаюсь. Я рассеянно улыбаюсь, глядя в одну точку, еще несколько секунд, прежде чем разрыдаться в голос. Словно шампанское, из которого выдернули пробку. Словно то давящее чувство, что мешало дышать полной грудью несколько месяцев, внезапно подступило к горлу, грозясь выплеснуться наружу.
— Совсем не смешная шутка, – повторяю я тихо, стараясь рассмеяться, но выходит только хуже. Я ловлю на себе растерянный взгляд подруги и машинально сжимаю протянутую ладонь.
— Извини, я не хотела…
— Все нормально. Сейчас, минутку, – я пытаюсь улыбнуться, пока мой организм пытается продолжить истерику. Наверное, со стороны это выглядит как паралич мышц лица. Мне смешно, дурно и отвратительно одновременно. Радует то, что с каждым вздохом становится легче. Три секунды, две, одна. Я выкидываю всю дурь из головы и беру в руки половину сэндвича, пытаясь отыскать в куске хлеба новую тему для разговора:
— Смотри, в булке, кажется, кусочки перца. Или вяленые томаты.
— Мне кажется, томаты.
— Да, пожалуй. — Я кусаю сэндвич, еще минуту назад казавшийся картонным, и чувствую, как возвращается вкус. И вместе с ним – еще кое-что. Задвинутые в самый дальний угол памяти чувства и воспоминания. Словно свет, проникающий сквозь щель в дверном проеме, постепенно выхватывает из темноты покрытые пылью предметы в кладовке. Раз – и ты вспоминаешь о том, что они существуют. Два – и ты уже пытаешься воскресить их, проживая каждое мгновение заново. Три – и ты проваливаешься в черную, мать ее, дыру, из которой не выбраться без посторонней помощи.

Потратить все силы на то, чтобы быть сильным – значит в конце концов оказаться слабым вдвойне. Я закрываю лицо руками, одетыми в теплые варежки. Чувствую, как волосы на ветру липнут к губам. Ловлю равновесие за секунду до падения. Я вспоминаю боль, которая поддерживала во мне азарт. Которая отражалась огнем в глазах, оставляя на языке привкус дыма и пепла. Которая превращала жизнь в бесконечную дистанцию, на которой нужно было бежать изо всех сил, лишь бы только оставаться на месте. Боль, делавшую меня острее, циничнее, жестче, эгоистичнее. Лучше. Боль, заставлявшую меня становиться собой. И это сладкое предчувствие опасности. Острое. Кружащее голову. Родное. Я представляю все это и на мгновение чувствую себя дома.

Я жду, что меня будет мучить бессонница, но засыпаю за две минуты. Когда я вновь открываю глаза, все вокруг окутано плотным, как молоко, туманом. Я вижу на земле пустую банку из-под газировки и подкидываю ее в воздух. Пролетев с полметра она застывает на уровне моего лица, покачиваясь из стороны в сторону. Я легонько закручиваю ее пальцами и наблюдаю, как она вертится вокруг своей оси, не теряя скорости.
— твои сны Нолан режиссирует?
Я поворачиваю голову на звук, но продолжаю стоять к тебе спиной.
— нет. Иначе тебя бы здесь не было.
— Обижаешь. Я играл бы главную роль!
— только если бы мы решили не окупать бюджет.
— стерва.
Я усмехаюсь, делая несколько шагов вперед и осматриваясь. Мне интересно, что еще есть в моем сне. Видимость отвратительная, не дальше, чем на расстоянии вытянутой руки. Я вдруг думаю, что не увидела бы тебя, даже если обернулась. Неаккуратное «черт побери!» слетает с моих губ, когда я обо что-то спотыкаюсь. Старый телефон, вроде тех, что сейчас продаются на аукционах и в антикварных за бешеные деньги. Это место было бы похоже на свалку, если бы бесхозные предметы попадались почаще, чем один раз за пять метров.
— где мы?
— понятия не имею, это ведь ты нас сюда притащила.
— Я?! Насколько я помню, засыпала я в своей постели. Одна. А ты, как часть моего сна, мог бы и ответить.
— я не часть твоего сна, женщина! — я прямо чувствую, как ты возмущенно разводишь руками у меня за спиной, – Не наглей тут.
— Серьезно? И кто же ты тогда: Ханс Циммер? Капитан Америка? Христос во плоти? — с сарказмом бросаю я через плечо.
— Мне кажется, ты промахнулась со вторым вариантом, а так – почти угадала. У меня много имен!
Я закатываю глаза:
— ежик в тумане, например.
— ты имеешь что-то против?
— да. Потому что тебя нет, и никогда не было. По крайней мере такого… Ай! — я натыкаюсь на стол и останавливаюсь, потирая ушибленное бедро.
— такого?
Я забираюсь с ногами на стол, игнорируя вопрос.
— такого??? — с нажимом повторяешь ты.
Я по-прежнему тебя не вижу. Не уверена, что хочу. Могу только чувствовать, что ты где-то поблизости, в этом плотном до тошноты тумане.
— тебя не существует, – говорю я тихо. — Такого, каким я тебя вижу, не существует. Я тебя придумала. У меня хорошее воображение. Я бы никогда не обратила внимания на настоящего. Но я создала себе бесконечную загадку, которую хотелось разгадывать. Я придумывала причины и возможные объяснения твоих поступков. И даже находила в себе силы их прощать. И, самое главное, я верила в то, что все так и есть на самом деле. Мне казалось, что я знаю тебя лучше всех. Мне хотелось думать, что ты именно тот человек, каким тебя вижу я. Мне больно думать, что я ошибалась.
— почему думаешь, что ошибалась?
Я усмехаюсь.
— ты бы не стал задавать этот вопрос. Ты бы выслушал. Молча. И исчез бы в неизвестном направлении. Ты бежишь даже от тех людей, с которыми тебе «чертовски хорошо. Даже слишком"
— и почему ты так уверена, что не знаешь меня?
Ты подходишь ближе, и я наконец могу разглядеть твое лицо. Я смотрю на знакомые черты словно впервые.
— потому что уже не знаю, что из этого – правда.
Я спрыгиваю со стола, на котором сидела, и бегу. В противоположную от тебя сторону. Как можно дальше. Пока не проснусь.
— Стой.
Я продолжаю бежать.
— подожди.
Я ускоряюсь. Слышу тяжелые шаги позади. Ты почти не отстаешь.
— секунду!
Сердце бешено колотится в груди, и я ударяю по грудной клетке, чтобы его успокоить – это же сон, черт возьми, как тут можно устать? Останавливаюсь. Слышу, как секунду спустя ты меня догоняешь. И чувствую мощный удар под колени. Все замедляется. Ноги непроизвольно сгибаются. Я падаю на землю, и в воздух плавно взлетают облачка пыли. Я завороженно смотрю на блестящие частицы, парящие в воздухе. Когда оцепенение спадает, я пытаюсь встать, но ты меня опережаешь, хватая за шею. Я приподнимаю брови и задираю голову выше, чтобы видеть твое лицо:
— нам обязательно стоять в такой двусмысленной позе?
Ты молчишь, и я картинно задираю руки:
— ладно-ладно, сдаюсь. — говорю я, чувствуя, как хватка ослабевает, и сквозь смех добавляю:
-…мой господин!
Я ухмыляюсь еще больше, когда вижу, как ты злишься.
— ты невыносима.
— я солнышко, – отвечаю я и качаю пальцем:
— не смей материться в моем сне!
Ты закатываешь глаза, протягиваешь мне руку, и мы вместе бредем в тумане, пока не натыкаемся на два старых кресла. На столике между ними – две дымящихся чашки и пепельница, как в фильме «кофе и сигареты». Я беру одну из пачки на столике.
— ты куришь?
— только когда сплю.
Я щелкаю пальцами, и рядом с чашкой кофе появляется плитка шоколада. Ты смеешься:
— аэропорт?
Я киваю, и из тумана возникают очертания огромного холла с рядами стульев и стойками регистрации. Я выпускаю из легких дым, и метрах в пятидесяти перед нами повисает гигантское табло с номерами рейсов.
— аэропорт королевы Виктории?
— вроде как такой уже есть. Но у меня будет свой, с блэк-Джеком…
— и Викой.
— иди ты. Я сейчас снова засну, и ты исчезнешь.
— не надейся, я усну вместе с тобой.
— сон внутри сна?
— ну да, кто-то явно приложил руку к твоей фантазии.
— я сейчас тебя приложу. Лицом. Об стол, – бормочу я, проваливаясь в сон, – давай поиграем в «как будто»…
— ненавижу Алису, это слишком неадекватная книжка.
— ненавижу тебя и твою слишком наглую рожу, – беззлобно отвечаю я, с трудом ворочая язык.
— спи. Нам нужно больше времени.

Я открываю глаза и вижу потолок своей комнаты. Темно. Часа три ночи. Я запускаю руку в волосы и откидываюсь на подушки. Я чувствую себя словно после хорошего фильма, когда ты сидишь в зале кинотеатра, одновременно восхищаясь увиденным и жалея, что все закончилось. Я гляжу в темноту, ожидая увидеть титры. Но вместо этого получаю смс, в которой всего два слова:

«не дождешься»

Сон номер два: пыль

Она почувствовала, как слой пыли садится на ее одежду, туфли и волосы. Нет, не пыли – песка. Она находилась посреди пустыни. На несколько мир вокруг не было ни души. Да что там души – вообще ни намека на присутствие кого-либо и чего-либо. Сплошной рыжий песок. Она разочарованно вздохнула – в перспективе идти весь сон пешком по жаре было мало вдохновляющего.
— Не лучшее место для свидания.
Она обернулась. Он стоял чуть позади нее, засунув руки в карманы.
— Это не свидание, – огрызнулась она и упрямо зашагала в выбранном направлении.
— Ну как еще назвать те редкие моменты, когда мы видимся?
— Я вижу тебя гораздо чаще, чем мне хотелось бы.
— Не ври.
— И не думала, – бросила она через плечо. Он самодовольно ухмыльнулся, уловив в ее голосе что-то, понятное лишь ему.
— Тебе так вкатывает тащиться по песку?
— У меня, по-твоему, есть выбор?
— Ну вообще-то да.

Она замерла на месте. Отряхнув волосы и лицо от пыли, она закрыла глаза и, когда снова открыла, они уже стояли посреди импровизированного театра на открытом воздухе. Вокруг по-прежнему была пустыня, но перед ними высилась потрепанная временем сцена. Обветшалые доски тут и там провалились, образовав дыры – из некоторых даже торчали гвозди. То, что некогда было шторами, теперь беспомощно колыхалось на сухом ветру. Перед сценой в разных, порой неестественных позах, застыли манекены со счастливыми улыбками на лицах. Рядом с ними, наполовину утонув в песке, валялись папки со сценариями и музыкальные инструменты. Посреди всего этого хлама в беспорядке были расставлены стулья.

— Стало значительно лучше! — с сарказмом произнес он, оглядываясь по сторонам. На нем был темно-фиолетовый бархатный биджак, с блестками на лацкане. На шее – малиновый платок, в зубах – видавшая виды трубка. Брюки были изумрудно-зелеными. Когда-то. Половина пуговиц на пиджаке отсутствовала, но, при всем при этом, выглядел он даже ничего. Если не считать павлиньего пера за ухом. Не выдержав, она прыснула со смеху.
— На себя посмотри! — Кивнул он в ее сторону. Она оглядела платье, больше похожее на те театральные занавески: невнятного оттенка зелени с жуткими оборками по краю.
— Мда, я думал ты – дизайнер костюма!
— Иди ты.
Она щелкнула пальцами, и платье сменило цвет и фасон.
— Хм. Корсет мне нравится! — Он ухмыльнулся, и ткань стала светлеть на глазах, становясь прозрачной.
— Эй, прекрати! Какого черта? Это мой сон.
— Наивная, – хмыкнул он, но прекратил. Корсет вернулся в свое прежнее состояние. Она обошла стоящие перед ней манекены и уселась на пыльную сцену.
— ну и?
— что и?
— чем займемся?
— Понятия не имею. Лично я собираюсь просидеть здесь до шести утра, пока не сработает будильник.
— почему ты так уверена, что спишь? Я вот, например, не уверен.
— Ну да, ты цепляешь павлинье перо за ухо каждый раз, когда выходишь из дома. Совсем забыла.
— Ну откуда ты знаешь!
— Ой, господи, отстань от меня уже.
Она отвернулась и, пожав под себя ноги, уставилась в сторону кулис. Несколько минут полной тишины, нарушаемой лишь тяжелым дыханием, липким слоем застыли в раскаленном воздухе. И почему пустыня? Она терпеть не может пустыни, боевики в стиле вестерн и все, что хоть как-то связано с оглушающей жарой и сухой пылью.
— загляни за сцену.
Слова прозвучали так неожиданно, что до нее не сразу дошел их смысл.
— Что, прости?
— За сцену загляни, говорю. Хочу посмотреть, есть ли там гора трупов, изрешеченных пулями.
— Зачем?
— Уточняю жанр.
Она окинула его взглядом:
— Судя по твоему виду, это комедия, причем дешевая.
— Я все же надеюсь на Тарантино. Сон-то твой. Не думаю, что ты настолько безнадежна. Ну так что, посмотришь трупы?
— Издеваешься? Сам смотри!
— Тогда мне придется пройти через сцену, а тебе придется изображать попытки меня игнорировать… лишняя морока.
Она ничего не ответила, только положила голову на руки, прикрыв глаза.
— Ну пожалуйста, – он жалобно протянул ее имя, – ну сходи, проинспектируй местность.
— Ты что, не видишь, как я притворяюсь глухой и спящей?
— Выходит хреново, если учесть, что ты только что сказала это вслух.
— Если бы там были трупы, над ними летали бы мухи. При такой-то жаре. И, да – запах стоял бы еще тот. Так что кончай дурачиться.
— Кончаю.
— Потрясающая шутка.
— Стараюсь соответствовать.

Они снова замолчали. Ветер, снова взявшийся из ниоткуда, лениво протащил метрах в пятидесяти от них клубок сухих веток. Кажется, это называется перекати-поле, если верить прочитанной лет пятнадцать назад строчке в детской энциклопедии. Она проводила взглядом заблудившуюся пустынную растительность и вздохнула: резко накатило ощущение тоски и безнадежности. Вдруг она почувствовала осторожное прикосновение к плечу. В тот же миг она вскочила на ноги, зацепившись платьем за одну из проломанных досок. Ткань с треском разошлась, солидный кусок материала беззащитно повис над дырой.

— Черт, ну что ты сделал!
— Я? Я тут вообще ни при чем, это ты тут вскакиваешь как истеричка ни с того ни с сего. Почему ты все время от меня бежишь?
— Потому что это единственное место, где я могу это сделать, – огрызнулась она.
— Что ты имеешь в виду?
— У тебя амнезия? Тебя не существует, и вижу я тебя только во сне. Следовательно, это единственная возможность показать тебе, что я не хочу тебя видеть.
— И где логика?
— Забей.
— Ну серьезно. Ты хочешь меня видеть, чтобы доказать, что не хочешь? Женщины!
— Меня тошнит от себя и от того, что я не могу это контролировать. И вообще. Все сложно. Слушай, не заставляй меня говорить об этом, я чувствую себя истеричкой.
Она перевела дыхание. Он молча смотрел на нее, склонив голову на бог, по прежнему держа в зубах эту дурацкую трубку.
— ну что? что что что ты хочешь услышать? Отстань. Можно отменить последние слова, а?
Он ухмыльнулся:
— Можно. Нужно?
— Нужно.
Он оглянулся и присвистнул:
— Не думал, что ты предусмотрела тут бар. Дайкири?
— Угу.
Он протянул ей руку, помогая спуститься со сцены.
— Сколько у меня еще времени? — спросила она, спрыгивая вниз. Оборванный край платья на миг утонул в рыжей пыли.
— Где-то полчаса есть. На наше время… тут, вроде как, оно идет медленнее.
— На наше? То есть я проснусь через три минуты?
— Нет, это значит, что здесь у нас еще часа три, чтобы напиться в хлам.
— Подожди, но ты же сказал…
— Я думал, ты умная.
— Не ври, это не может быть твоим сном.
— Кончай болтать. Я впервые вижу выпивку, которая появляется из воздуха, – бросил он вместо ответа и направился к бару. Она ухмыльнулась и потопала следом, с каждым шагом набирая в башмаки все больше и больше пыли.

Сон номер три: красный

Она очнулась в машине. Темнота, еще секунду назад накрывавшая ее с головой, рассеялась как дым. Лавина звуков и огней обрушилась на нее разом, ударив по глазам и барабанным перепонкам. Свет фар. Неоновые вывески. Гудки. Музыка, ревущая из открытых окон машин. Многочисленные фары машин сливались в сплошное красное море. Она обернулась назад – пробка растянулась на добрые несколько километров.
— Проснулась, красавица? — донесся голос с водительского сидения. Она вздрогнула, поймав чужой, незнакомый взгляд в зеркале.
— Куда вы меня везете?
— Куда просила: я же такси! — рассмеялся водитель, с улыбкой бормоча что-то под нос.

Она никуда не просила. Она вообще не понимает, как она тут оказалась. Не понимает… Точно. Вот оно. Она представила, как глаза таксиста меняют цвет – и они послушно засветились янтарно-желтым. Отлично – сон. Она расслабилась и откинулась на сидение. Если это сон, то ничего плохого случиться не должно, по крайней мере она в любой момент может проснуться. Она позволила невзрачной музыке, льющейся из колонок, проникнуть в свое сознание, даже начала подпевать. Спохватившись, она щелкнула пальцами – и несуществующий диджей на несуществующем радио поставил ее любимый трек. Пробка не собиралась рассасываться в обозримом будущем, так что от скуки она начала изучать людей в стоящих рядом машинах. Уставшая до чертиков мамаша двоих детей, менеджер среднего звена… парень на мотоцикле в паре метров по диагонали. Во сне она без труда могла читать их мысли и биографии. Увлекшись, она едва не пропустила чувство нарастающего внутри беспокойства.
— Из-за чего пробка? — нетерпеливо спросила она таксиста. Тот пожал плечами:
— да авария. Наверняка, черт их знает, ездиют тут…
Авария. Это слово горело красным цветом. Его словно посыпали жгучим перцем. Оно распаляло сознание и не давало сосредоточиться ни на чем другом. Она даже просторечное «ездиют» почти пропустила мимо ушей. Авария. Где-то случилась авария. Нет, не так: она должна была где-то случиться. Внезапно она почувствовала чертовски сильное притяжение. казалось, единственное место, где ей хотелось бы быть – это место предполагаемой аварии. Она выбежала из такси, не закрыв дверь. Разумеется, забыв заплатить. Все это сейчас имело слишком мало значения. Практически никакого. Она устремилась вперед, протискиваясь между рядами плотно стоящих машин. Беспокойство нарастало. Казалось, еще немного – и она непростительно опоздает… сама не зная куда. Она почти добралась до перекрестка, на котором, вопреки всякой логике, не было машин. Она оглянулась назад – пробка тоже куда-то испарилась: на ее месте сейчас стоял густой туман, обрывавшийся так резко, словно у кого-то закончились силы и фантазия, чтобы дорисовывать окружающую действительность. Она вглядывалась в туман так долго, стараясь разглядеть за ним хоть что-нибудь, что у нее заболела голова. Она обернулась, чтобы встретиться глаза в глаза со ослепляющим светом фар летящего на нее автомобиля. Мгновение – и она почувствовала удар, эхом отозвавшийся в позвоночнике. Казалось, она летела целую вечность, но отчего-то ей не хватило времени смягчить падение. Ее спина коснулась сырого асфальта одновременно с болью, которая алым цветом разлилась по каждой клетке ее тела. Авария. Сквозь боль она усмехнулась собственным мыслям: она бежала сломя голову, чтобы раздробить себе позвоночник. Интересно, почему она до сих пор не проснулась? Разве боли не достаточно, чтобы вырвать из глубин подсознания? Или так бывает только в кино?
— Идиотка.
Она попыталась усмехнуться, но мышцы лица не желали слушаться. Струйка теплой крови стекала по щеке. Какого черта? Это же сон. Она представила, как боль уходит, однако ничего не произошло. Возможно, подсознательно она хотела чувствовать ее. Но, по крайней мере, теперь она могла разговаривать.
— Я вампир.
— Ты тупица. Зачем ты бросилась мне под машину?
— Чтобы выпить твою кровь. Как в кино.
— Я всегда говорил, что у тебя дерьмовый вкус на фильмы.
— На людей
— Что?
— На людей – тоже дерьмовый. Я же общаюсь с тобой.
Он закактил глаза и присел рядом с ней.
— Вставать ты не собираешься, как я понимаю?
— Я лежу с раздробленными костями на холодном асфальте, раскинув руки в стороны, как хренов Иисус. Как думаешь?
— Уже и пошутить нельзя.
— Нельзя. И это не я под твою машину бросилась, это ты на меня наехал.
— Не переводи тему.
— У нашего разговора есть тема?
Она поморщилась и продолжила, не дав ему ответить:
— Любой нормальный человек на твоем месте уже суетился бы вокруг меня, оказывая первую помощь.
— Я – не нормальный человек. И это сон, о чем тебе хорошо известно. Помоги себе сама.
— Ненавижу тебя.
— Неправда.
— Терпеть не могу.
— Тоже неправда.
— Гори в аду.
— Только вместе с тобой.
— Ни за что.
— А за вафельку?
— Что?! — она даже повернула голову в его сторону.
— Ого. Не думал, что вафелька оказывает такой целительный эффект.
— Иди к черту.
— Ну нет, сначала нам нужно тебя отсюда вытащить.
— А, так ты все-таки собираешься это делать? Я уже настроилась тут полежать, отдохнуть.
— Не дождешься. Нам нужно еще успеть в одно место до того, как проснемся.
— В одно место? Ты же и так оттуда.
— Мда. Тебе совсем плохо, раз твои шутки такие паршивые.
— В отличие от твоих, мои хоть иногда бывают удачными. Не подскажешь, кстати, почему мне снится всякая дрянь вроде тебя?
— Я же не спрашиваю, почему мне снишься ты.
— Хочу, чтобы тебя здесь не было.
— Хотела бы – не было бы. Хотя нет, я же не подчиняюсь твоим неадекватным желаниям. Ты вставать будешь?

...В комнате было пыльно. Крошечные пылинки крутились в теплых тяжелых лучах света, словно стаи комаров. Пыль взлетала серебристыми облачками с предметов, стоило только слишком громко топнуть рядом с ними. Незаметная и невидимая, она слой за слоем оседала где-то в легких. Старый потертый паркет – истоптанный сотней пар ног десятки лет назад. В нем были бы дыры, не будь он таким прочным. Сквозь плотные шторы, которые таили в себе столько пыли, что трудно было представить, свет пробивался жадно и самодовольно, вырывая из темноты пыль, пыль и еще больше пыли.

В углу комнаты стоял старый грамофон – кажется, так называется эта штука, на которой проигрывались пластинки. Он появился здесь гораздо позже самой комнаты, но тоже был покрыт плотным слоем пыли и выглядел старым и потрепаным. Она оглядела стены и пол – повсюду были выцветшие плакаты музыкальных групп и пластинки, много пластинок. На столе лежал венок из свежих, только что срезанных цветов. Эта вещь так неестественно выделялась на фоне старой комнаты, что от нее веяло чем-то мистическим и зловещим. «Это сон» – напопнила она себе и, протерев касавшиеся пыли листья, надела венок на голову. В тот же момент она почувствовала на губах приторно-сладкий вкус лета. Позднего августа, сдобренного жарой, духотой и перезрелыми фруктами. Она тряхнула головой, и наваждение исчезло. Ее спутник тем пременем подцепил ногой одну из лежащих на полу пластинок. Nirvana. Музыка, слишком свежая как для этой потерянной во времени комнаты, так и для этого музыкального устройства, наполнила все вокруг. Именно наполнила – мгновение назад комната была пустой, а сейчас, нота за нотой, начала пробуждаться ото сна. Как наливаются соком созревающие яблоки. Яблоки. Она криво усмехнулась – боль после аварии не прошла, но теперь она была где-то далеко. Она не помнила, как сюда попала, но уже ничему не удивлялась.

— Могу ли я пригласить вас на танец? — спросил он, протягивая руку
— Нет конечно.

Он шагнул вперед, одновременно обхватив ее за талию. Неожиданно ловко. Неожиданно грациозно. Просто неожиданно. Она запрокинула голову, в последний момент подхватив слетающий с головы венок. Шипы. А она даже не заметила, что среди цветов были розы. Кровь капнула с пальца, вобрав в себя по дороге столько пыли, сколько смогла. Она позволила ему кружить себя по комнате под эту музыку, которая была ей так хорошо знакома. Чем дольше они танцевали, тем выше поднимались. Над комнатой. Над дорогой. Над туманом, накрывшим незнакомый город. Она закрыла глаза и, когда снова открыла – уже вдыхала прохладный воздух апрельского утра. Реальный и осязаемый. Настоящий. Она поднесла руку к глазам, рассчитывая увидеть порез, и с удивлением отметила, что онемевшие пальцы сжаты в кулак. Задержав дыхание, она разжала пальцы – и ворох смятых лепестков рассыпался по одеялу.

«Стокгольмский синдром» или сон номер четыре

...Свет проникал в эту часть особняка только через дыру в стене. Сейчас в проеме кружились белые хлопья снега, которые таяли, если падали дальше, чем на метр от стены. Кажется, здесь еще сохранилось тепло. Полки, огромные полки вдоль стен от пола до потолка были заставлены книгами. Красивыми старинными книгами в обложках благородных цветов с позолотой. Правда, ей казалось, что, поищи она получше – найдется и русская фантастика, и книги Кинга, и еще бог знает что. Они вломились в этот дом без спроса – кто-то из компании решил, что здесь обитают призраки и им до жути необходимо это проверить. Сейчас кто-то из этих идиотов светил на пыльные стены фонариком, выхватывая из темноты то куски ободранных обоев, то пустые картинные рамы. Так просто это не закончится – ее не отпускало предчувствие, что слухи на счет призраков были более чем правдивыми. Хотя нет, не призраки – кое-что похуже. Сдавленный крик, долетевший до ушей со второго этажа, подтвердил ее опасения. Ей не надо было подниматься наверх, чтобы убедиться: только что кто-то умер. В доме, среди этой разношерстной тупой компании, взятой, казалось, из какого-то дешевого американского фильма ужасов, нарастала паника. Она и бровью не повела. Судьба этих незнакомых людей, которые случайно оказались с ней в одном сне, совсем ее не беспокоила. Они были всего лишь антуражем, декорациями – но живыми, возможно, где-то в своей реальности они мирно спят в своих постелях.

Ее сковало ужасом не от ожидания собственной смерти – нет. Она чувствовала его присутствие, и в этот раз оно не сулило ничего хорошего. Он уничтожал лишних с хладнокровием, которому позавидовал бы именитый серийный убийца, и он искал ее. И она это чувствовала. Бежать было бесполезно, он все равно ее найдет. Она уставилась на засыпанные снегом деревья за стеной. В глубине дома заиграла музыка: меланхоличная, как пятьдесят оттенков неминуемой депрессии. Виолончель, скрипка. Мелодия тянулась по коридорам ледяной змеей, до поры до времени скрывая шаги. В этом не было смысла – она чувствовала его так, словно у нее на затылке были глаза.
— Обернешься?
— незачем. что ты со мной сделаешь?
— Убью.
Так просто и бескомпромиссно. Раз – и в комнате стало еще на пару градусов холоднее. Она поежилась, вцепившись ногтями в тонкую кожу на локтях. И тут он подошел. И накинул тяжелый, обитый мехом плащ ей на плечи. Вздрогнув от удивления, она обернулась. Маска, скрывавшая лицо. Серебряная маска и черное одеяние, как у пожирателя смерти. Только на руках, голых, без перчаток, была кровь. Она взяла его за руки – и кровь словно впиталась в кожу, исчезая с глаз долой. Волна пробежала по всему его телу, превращая его из чудовища в человека, которого она когда-то знала. Она неуверенно протянула руку к его щеке и, помедлив, пробежала пальцами по знакомым чертам. Он смотрел внимательно, не двигаясь и не делая попыток ее прервать. Она видела в его глазах ярость, причиной которой было безумие. Но за ней – кое-что еще. То, что не давало ему сдвинуться с места, позволяя ей прикасаться к нему. Она вытащила из-под плаща вторую руку и, притянув его к себе, поцеловала. Ей было до одурения страшно, а он, не жалея ее губ, искусал их в кровь, но все же это был поцелуй. Как тогда. Как в другой реальности. На миг ей показалось, что все позади. А затем он отстранился, и холод в его глазах был тверже стали.
— Лучше беги, – произнес он не своим голосом. И она побежала. Маска серебряной ртутью скрыла лицо, стоило ей отпустить его руки, снова обагренные кровью. Она бежала так быстро, как только могла. Ее легкие обдало жаром, мышцы сводило от боли, но она бежала изо всех сил. пару раз она налетела на проржавевшие опоры и гнилые доски, набивая синяки, но продолжала бежать. Слишком долго, чтобы это могло быть правдой. Разумеется, он догнал ее. Ледяной шепот слетел с губ одновременно с клинком, вонзившимся в спину.
«Это еще не конец»

Она открыла глаза, стоя на балконе второго этажа. С этой точки был хорошо виден центральный зал библиотеки, высоченные полки с книгами… только дыры в стене не было видно. Дрожащими руками она ощупала область под лопатками, куда вонзился клинок. Ничего. Из-за стенки раздался протяжный крик – крик, который она уже слышала. Значит, ее кинуло назад во времени и пространстве. Она лихорадочно оглянулась по сторонам в поисках лестницы, но ее нигде не было. «Черт, это же просто сон» – подумала она и перемахнула через перила. Падение было жестким, она отбила себе все, что можно и чуть не сломала пару ребер, чудом приземлившись в миллиметре от обломков стола. Судорожно вдохнув, она уловила холодный морозный воздух и почти увидела хлопья снега – провал в стене должен быть поблизости. Она вихрем пронеслась по библиотеке, огибая разбросанную мебель и стеллажи. Нашла. Не оглядываясь по сторонам, она прыгнула в проем и оказалась на крыше невысокого дома. Повсюду лежал снег, скрывавший жухлые осенние листья. Она снова побежала, не разбирая дороги – через дворы, через лес, чувствуя преследователя на расстоянии. Звук ее имени заставил ее замереть на секунду. На секунду, которая стоила ей жизни. Она запнулась о корни дерева и полетела в яму. Вихрь листвы взметнулся в воздух, сопровождая падение сухим треском. Она лежала, чувствуя, как снег забирается под одежду и слыша шаги. Чертовы шаги, которые теперь были совсем близко. Он склонился над ямой и протянул ей руку. Она не шелохнулась.
— Глупая. Давай вылезай.
Она помотала головой, и тогда он сам спрыгнул в яму, чтобы вытащить ее на поверхность. Затем снова накрыл ее плечи своим плащом.
— что ты делаешь?
Он не ответил. Тогда она снова взяла его за руки – он не возражал. Снова коснулась холодных губ – он снова не возражал. На несколько мгновений, на целую вечность, все вокруг перестало существовать. Ее трясло от страха и холода, но его руки были горячими, а дыхание – обжигающим. Это было отвратительно – потому что этот человек по-прежнему был опасен. Это было прекрасно – потому что он по-прежнему был родыным и невыносимо близким. Он открыл глаза и, наконец, она увидела в них то, что хотела. Теперь она знала, что он любит ее всем сердцем. И что он все равно ее уничтожит. Стая черных воронов с криками слетела с крыши заброшенного особняка. В навалившейся вслед за этим тишине стала слышна музыка – скрипка и виолончель. Холод снаружи слился с жаром внутри. Она схватила его за подбородок. Теперь она не боялась умереть, но она не доставит ему такого удовольствия. «Иди к черту» – подумала она и всеми силами потянулась наверх, сквозь пелену сна, заставляя себя проснуться. В последний момент в его глазах мелькнуло понимание. И облегчение.

Она проснулась в том мире, который был ее реальностью. Рука замерла в двадцати сантиметрах от лица. Покосившись на разжатые пальцы, она позволила руке безвольно упасть на одеяло и снова закрыла глаза, одновременно страшась и надеясь попасть обратно.

Сон номер пять: побережье

«Ветер, дувший с моря, принес с собой несколько пудов соли» – так говорили на этом побережье, когда у кого-то случалось несчастье. Она была здесь уже несколько недель, если не больше. И, честно говоря, от соли ее тошнило. Она променяла бы здешний соленый воздух на запах, например, свежеиспеченного хлеба или кофе. Пейзаж казался ей чем-то забытым и неуловимо близким. Где-то на подсознательном уровне прочно закрепилась мысль, что следует остерегаться приливов. И что где-то поблизости должен находиться дворец, дом, замок – или нечто подобное, принадлежащее ей. Разумеется, она понятия не имела, откуда ей это известно. Так или иначе, отойти от побережья дольше чем на двести метров не удавалось: каждый раз тропа приводила ее к исходной точке, к ее маленькому лагерю, состоящему из импровизированной палатки: отвес ткани, закрепленный на палках и выступе скалы. Откуда он тут взялся – она понятия не имела, как и не знала, откуда ежедневно берутся оливки и рыба в чашках рядом с костром, который она, кстати, тоже не разводила.

Несмотря на предупреждения подсознания, приливы опасности не приносили. Она боялась другого – встретить человека, чье лицо и имя она никак не могла вспомнить. Не знала она и времени, когда он мог появиться, и обстоятельств, которые к этому приведут. Она знала лишь причину, по которой ненавидит его так сильно, что все внутри возгорается адским пламенем, стоит ей только подумать о нем. Он хочет ее убить. и он уже это делал.

Берег по утрам пустовал, как и всегда. Она приготовила на костре рыбу, к одливкам даже не притронулась – настолько они надоели ей за прошедшие дни. И забралась под тент: скоро должен был начаться дождь, всегда идущий в условленное время. Через полчаса она уснула под барабанную дробь воды, льющейся с неба.

Следующее утро впервые за долгое время было другим. Небо было затянуто грозовыми тучами, готовое вот-вот разразиться внеплановым дождем. На горизонте изумрудной зеленью горела полоса света, придавая миру вокруг зловещий привкус фильма ужасов. Он пришел с другой стороны берега. Оттуда, где, по ее мнению, заканчивалась эта «локация», в которой она оказалась заперта. Просто возник из ниоткуда и шел в ее направлении, оставляя следы на мокром песке. Она нашарила рукой заточенный с одной стороны камень – недостаточно острый, чтобы заточить палку, но с резкой рыбы он справлялся на отлично. Не убьет, но по крайней мере покалечит. Она придвинула к себе чашку с оливками, оставшуюся с вечера, и принялась их меланхолично есть, уставившись на бьющиеся о берег волны. Руку, сжимающую примитивное оружие, скрывали складки белого хитона, который никогда не пачкался: еще одна тайна этого заколдованного места. Он поравнялся с ней и замер у самой кромки воды: в двадцати метрах от нее. Она раскусила очередную оливку, изо всех сил стараясь представить, что это виноград.
— Что у тебя в руке? — наконец произнес он, перекрикивая шум волн.
— Оливки. Хочешь?
— не дури, я про другую руку.
— В этой? — она разжала пальцы, и холодный камень скользнул по бедру на песок, надежно скрытый метрами ткани, – ничего. А ты на что рассчитывал? Золото, брильянты?
— Оружие.
— вынуждена разочаровать, – она покрутила кистью и вернула руку на место, незаметно подхватив камень пальцами.
Посомневавшись секунду, он сделал шаг в ее сторону.
— Ты ведь не собираешься меня убить?
— За последние несколько недель ты – единственная компания, которая мне встретилась. Выбирать не приходится. Иначе я сойду с ума и начну разговаривать сама с собой.
— Хм, может ты уже это делаешь? может я – галлюцинация?
— Нет, прости, но даже в горячечном бреду я не способна воображать такие кошмары.
Он сделал еще несколько шагов и снова замер – на этот раз в паре метров от нее. Она усилием воли заставила себя проглотить очередную оливку – с этого ракурса он мог увидеть очертания камня, что она прячет под одеждой. Она перенесла вес тела на бедро, под которым лежал камень, и, перекинув свободной рукой хитон на одну сторону, притянула вторую ногу к себе. Он жадным взглядом впился в оголившееся бедро и, казалось, ослабил бдительность.
— Присаживайся, – она широким жестом указала на ковер (и откуда тут персидский ковер?), – у меня тут оливки.
Мгновение он сомневался, а затем, со взглядом барана, идущего на бойню, приземлился рядом с ней.
— Только не говори, что ты меня боишься.
— Ну уж нет, это тебе стоит бояться.
— Напугал. страшно. Боюсь, – он хмыкнула и протянула ему чашку, – будешь?
— чертовски люблю ненавидеть оливки.
— Ну должен же ты ненавидеть в этом мире что-то кроме своих чувств ко мне.
Он промолчал, и она уставилась на горизонт. Твердый камень в ладони согревал душу.
— Ты поэтому так стараешься меня убить? в последний раз это было действительно страшно. По-настоящему. Я тебя боялась. До сих пор боюсь.
— Мне нравится видеть тебя слабой.
— Нет. Тебе нравится видеть меня слабее, чем ты.
— да.
— Тебе не говорили, что есть и другие, более приятные способы? И что девушки – это в принципе слабый пол? И чтобы показать силу, вовсе не обязательно сбивать человека или пытаться его расчленить?
— Не, не говорили.
— Ты идиот, – она вздохнула и отвернулась.
— Почему ты меня до сих пор любишь?
— Я задаю себе тот же вопрос. К сожалению, в википедии об этом ничего не написано.
— в этом богом забытом крае есть вайфай? Я что-то упустил?
— Инстаграм не работает, поверь мне.
Он усмехнулся.
— Что это вообще? Греция? Крит?
— Наверное. Во всяком случае, похоже. Я тут уже несколько недель.
— И до сих пор не выяснила? Я думал, ты умная.
— Я не могла выбраться – доходила до края и возвращалась обратно. Отсюда нет выхода. Ну или не было: может просто ты по сюжету должен был появиться – не знаю. Кстати, ты все еще собираешься меня убить?

Вместо ответа он пожал плечами.
— Прекрасно. Это как раз то, что я хотела услышать!
Воздух разрезало тяжелое дыхание. Несколько мгновений – и он сорвался на крик:
— Я не знаю! Думаешь, для меня это легко? Ты знаешь, что я тебя убиваю. Медленно, быстро – не важно. Рано или поздно я разрушу тебя окончательно. Я жду, когда ты начнешь меня ненавидеть, но эти чертовы сны не перестают сниться. И я рад – потому что это чертов наркотик.
— Достаточно.
Он в недоумении уставился на нее.
— Достаточно, – повторила она, повернувшись к нему. Песок въелся в колени, но она не обращала на него внимания. Она накрыла его губы своими и почувствовала, как слабеет напряжение вокруг них. А затем одним резким движением вытащила руку из-за спины и всадила осколок ему в шею. Он оказался недостаточно острым, но сила удара была приличной. Она отвернулась – не было никакого желания смотреть, как он умирает. Хрип позади внезапно стих. И тут она почувствовала силу, толкающую ее к воде. Ледяная вода обжигала пальцы, острые камни резали ступни. Раз – и он навалился на нее всем телом, обнимая и вдавливая в смешанный с камнями мокрый песок. На мгновение свежие раны обожгло солью, а затем прохладная вода заполнила легкие.

Когда она проснулась, в комнате еще стоял запах соли. Она подумала, что живет в городе у моря – и в этом нет ничего удивительного, но все-таки закрыла окно. Она подумала, что в ближайшее время ее ждет бессонница, однако она ошиблась: она выиграла несколько недель спокойной черноты и нейтральных бессмысленных картинок. Снов не было три недели.

Сон номер шесть: Гидра

Это место было прекраснее всех, что ей доводилось видеть. Она думала о солончаке Уюни – бескрайнем пространстве, где небо сливается с землей. О плантациях, где лепестки роз укладывают сушиться прямо на дороги, превращая те в сказочный пестрый ковер. О славных закатах в прибрежном городе Порту, превосходящих по красоте все заходы солнца, которые она когда-либо видела. И, наконец, о мрачно красивых готических соборах и средневековых замках. Здесь смешалось все: природа, архитектура, эмоции, ощущения. Это было настолько прекрасно, что ради этого стоило умереть. Возможно, как раз это с ней и произошло – в любом случае, сейчас это значения не имело. Под ногами тянулась дорога, уходящая вдаль. Дорога из изумрудного – не желтого – кирпича. По сторонам от дороги – гладкое зеркало из окаменевшей соли, создававшее ощущение, что облака плывут не только над головой, но и под ногами. На линии горизонта – высокие шпили соборов и замков, вырастающие из облака алых роз. Она сошла с платформы, на которой стояла, и сделала шаг в сторону города. Едва ее нога коснулась изумрудных кирпичей, соляной лед по правую руку от нее раскололся надвое, освобождая из заточения чудовище из древних мифов. Чешуя – изумрудная, как и кирпичи под ногами – покрывала тело чудовища целиком, плавно переходя в пурпурно-фиолетовую кожу ближе к многочисленным головам. Гидра. Неисчисляемые пары глаз светились сапфиирами и рубинами, блеск чешуи в красках заката завораживал, но все это чарующее великолепие омрачалось паническим ужасом, который охватывал каждого, кому пришлось встретиться с чудовищем лицом к лицу. Гидра.

«Мне бы меч» – подумала она, рассеянно ухватив пальцами воздух и вздрогнув, когда они коснулись холодной стали возле бедра. Она выхватила меч из ножен, держа обеими руками. Мышцы пронзила боль от непривычного напряжения, но она устояла. Чудовище плавно развернулось в ее сторону. Грациозности Гидры могли позавидовать лучшие танцоры мира. Страх отступил, ушла и дрожь в мышцах. Теперь она держала меч без усилий, все внимание сконцентрировано на головах чудовища. Первая схватка закончилась так же стремительно, как и началась. Мгновение – и отрубленная голова Гидры покатилась к ее ногам. Она знала, что на ее месте сейчас вырастет другая – но это было первым и единственым рефлексом, когда чудовище приблизилось к ней чтобы атаковать. Еще секунду ничего не происходило, а затем из обезглавленной шеи Гидры вырвался фонтан брызг. И не было самоцветов прекраснее, чем капли воды и крови, упавшие на вымощенную кирпичом дорогу. Ее грудь пронзила невыносимая боль, но все чувства блекли перед восхитительной мелодией, родившейся из перезвона упавших капель. Это происходило стремительно – и в то же время чрезвычайно медленно. Каждую клетку внутри разрывало от боли и наслаждения. Она чудом оставалась стоять на ногах. Сияние исчезло, и новая голова выросла на месте отрубленной.

«Спасибо, что не две» – подумала она, занося меч для удара. Гидра проскользила по соляному льду на пару десятков метров назад – очевидно, для разгона. Головы угрожающе раскачивались из стороны в сторону, из ноздрей вырывался горячий пар. На расстоянии Гидра и ее отражение сливались в одно огромное, уродливо прекрасное чудовище.

— голов у тебя может быть много, – сказала она Гидре, – но сердце… Сердце у тебя одно.

Она опустила руки и подошла к краю дороги. Чудовище неслось прямо на нее, обезумев от предчувствия схватки, отупев и не видя ничего вокруг. В последнюю секунду, когда Гидра была так близко, что ее горячее влажное дыхание ощущалось кожей, она с криком выбросила руку с мечом вперед. Туда, где могло находиться единственное сердце чудовища. Сталь вспорола толстую кожу как хлопковую ткань. Раз – и горящее рубинами сердце предстало перед ней голым и беззащитным. Гидра взвыла: ее головы взметнулись к небу, обнажая покрытую чешуей шею. Чудовище сходило с ума от боли и ярости. Сердце, пока еще живое, отчаянно билось, и глухие его удары эхом отлетали от изумрудных кирпичей. Время замедлилось, пространство искривилось. Она стояла и смотрела на бьющееся сердце. И, когда рука уже взметнулась в боевом жесте, готовом положить конец этой схватке, она разжала пальцы. Тяжелый меч со звоном упал на соляной лед перед чудовищем. Гидра замерла. Казалось, боль, окутавшая обоих, связала их намертво – прежде чем раствориться без остатка. Вместе с болью исчезла и гидра. Но не обратно под лед, нет. Распадаясь на невидимые глазу молекулы, с болью и перезвоном она сливалась с той, что выронила меч, предпочитая сдаться. Она растворялась без остатка, наполняя каждую клетку ее тела самым прекрасным и страшным чувством на земле – любовью. Наконец, наступила тишина. Плотная, звонкая, бьющая по ушам. Трещины во льду затянулись, словно их и не было.

— Дошло наконец? — невидимый голос раскатами грома прокатился по долине.
— Ты еще кто? И что до меня должно было дойти? — прокричала она в ответ, прекрасно зная, кому этот голос принадлежит, и о чем идет речь.
— Сопротивление бесполезно! Я – волшебник изумрудного города!
— Шут ты гороховый, – пробурчала она и, ухмыльнувшись, добавила:
— Не буду я тебя любить. Мне это не нравится.
С этими словами она зашагала по вымощенной зеленым кирпичом дороге вперед – к ни капли не изумрудному городу.

«Город Пепла» или сон номер семь, он же – последний

Комнату, заваленную старыми номерами журналов и виниловыми пластинками – душную, жаркую летнюю комнату – заволокло дымом. Клубы пара, ядовитое дыхание благовоний из окна этажом ниже, сигаретный дым – этажом выше и нечто, напоминающее организованный пожар – в доме напротив. Она развалилась на кровати, повязав на голову платок, свесив ноги и чувствуя себя героиней одного из фильмов Энди Уорхола. Да, из тех, где не нужно делать ничего, кроме как «быть самой собой». Адская смесь дыма, пара и запахов заполнила легкие. Она закашлялась и нехотя сползла с постели, чтобы закрыть окно и сменить пластинку. Она несколько раз махнула рукой – бесполезно. Грязно-белая пелена была такой плотной, что передвигаться можно было только на ощупь. Хорошо, что каждый квадратный сантиметр этой комнаты буквально стоял перед глазами. Пальцы сами нашли пластик оконной рамы – и вместе с лишним дымом из комнаты исчез и воздух. Она развернулась лицом к двери, но рухнула на пол раньше, чем успела сделать хоть шаг в ее сторону.

— эй-эй, очнись, – бормочет кто-то, похлопывая ее по щекам. Не совсем понимая, что происходит, она распахивает глаза – промелькнувшая на долю секунды надежда сменяется разочарованием. Он слишком обеспокоен, чтобы это заметить. Или просто не хочет замечать.
— Я сплю?
— Ты была без сознания. Отключилась прямо здесь, чудом не напоролась на угол, – тут он указывает рукой на прикроватный столик.
— Ясно.
Она моргает и снова смотрит на собеседника: лицо его дрогнуло, но не изменилось. Тогда она впивается взглядом в тумбочку, которая на глазах из деревянной превращается в ледяную. Сон. Разочарование со свистом вылетает из груди.
— Не меня ждала увидеть, верно?
Вместо ответа она встает с пола и подходит к зеркалу. Синяков нигде нет, платок по-прежнему убирал волосы от лица, словно его только что повязали вокруг головы. Она тянет за один край – и волосы рассыпаются по плечам. Подобрав с пола пресс-папье, она швыряет его в зеркало. Дождь из осколков озаряет комнату десятком серебристых искр. Наконец, она падает на колени и кричит. Собеседник – хотя его с натяжкой можно назвать таковым, скорее наблюдатель – молча смотрит на все это, склонив голову на бок. Ждет. Наконец, она оборачивается:
— почему я ничего не чувствую?
— Может, потому что это лишнее?
— Ни боли. Ни разочарования. Ни разочарования. Ни боли. Ничего, – она наступает на спрятавшиеся в ковре осколки и подтягивает ногу к себе. Кровь просачивается сквозь невидимые поначалу порезы, как вода сквозь губку. Она вытирает ее – и она выступает снова. Она наблюдает за этим с чарующим равнодушием, затем вытаскивает осколок покрупнее и вытягивает руку на уровень глаз. На полпути к кульминации он резким отточенным движением перехватывает ее руку и заводит за спину. Она морщится – скорее по привычке, чем от боли. И тут же обмякает в его руках. Чувствуя, как ослабевает напряжение, он разжимает пальцы, приобнимая ее за плечи. Принести ли ей воды? Да, принести. Лучше вина. Или чего-нибудь потяжелее. Но в шкафу на кухне только вино – сухое белое. Она принимает из его рук бокал, делает глоток и откидывает голову назад. Затем пальцами собирает осколки, не прикасаясь к ним, и возвращает зеркалу первозданный вид.

— Извини. Я просто не могу в это поверить.
Он пожимает плечами и улыбается. Он так редко улыбается, что ей не удается сдержать улыбки в ответ. По телу разливается приятное тепло.
— Я думала, эти чувства были слишком живыми, чтобы умереть, – она ухмыляется, – забавно. Не каждый день чувствуешь, как что-то умирает внутри тебя. Раньше я сравнивала это с тем, как рушатся мосты. А на деле ощущения, словно из тебя выкачали всю кровь, а потом накачали ватой. Ватой… мда.
— Пойдем.
— Куда?
— Пойдем, вставай, – он тянет ее вверх за руки, – накинь куртку, – протягивает он ей первое, что подвернулось под руку: парку цвета хаки размеров на пять больше. У нее есть капюшон – он заставляет надеть и его. Затем открывает окно, давно превратившееся в балконную дверь – и тусклый белый свет на секунду ослепляет их обоих. А затем, словно кто-то убавил яркость, из белого цвета начинают выплывать очертания улицы, засыпанной снегом. Нет, не снегом – пеплом. Он все еще падает сверху – на руки, на капюшон и на лицо – если задрать голову к небу, утонувшему в молочном дыме. Она размазывает пепел по щекам, пробует на вкус. В нем – тысячи непрожитых дней, километры дорог и миллионы так и не сказанных слов. Она смотрит вниз, на улицу. Обветшалые городские небоскребы без дверей и окон; провалившиеся внутрь крыши домов; просевший под тяжестью заброшенных машин асфальт. Присмотревшись, она видит даже заброшенный особняк на горизонте: с кованой оградой, верандой и балконом – все усыпано пеплом и затянуто паутиной. Она оборачивается:
— Это же мои слова? Все мои слова? Их хватило на целый город!
Он кивает:
— Не просто город: целый мир.
— Вау! — восхищенно вздыхает она с интонациями пятилетнего ребенка и чешет нос рукавом куртки. — Жаль, что все закончилось.
— Закончилось? Наоборот. Мне кажется, все только начинается.
— Думаешь?
— Уверен. Правда, в этом городе слишком много пепла.
Секунду она смотрит на него с сомнением, а затем подставляет ладони хлынувшему с неба проливному дождю. Слова, оживая, просачиваются обратно сквозь пальцы, наполняя ее изнутри. Ей больно, но она смеется – потому что снова может дышать.